Только мы - Страница 84

— Не могу с этим согласиться, — закусил губу полковник. — Я встречал парней, которым требовался лишь толчок, и они сами становились лучше. А если все уйдут, то некому будет дать этот толчок! Понимаете, некому!

— Нас слишком мало осталось… — горько усмехнулся гляциолог. — Мы и так делаем все, что можем. Но изменить тех, кто не хочет меняться, нам не по силам. Пусть сами отвечают за себя. Мы криком кричали, пытаясь докричаться до них — и что? Сами видите. А поэтому мы уходим, дав всем, кто может уйти, шанс последовать за нами. И учтите, любой из оставшихся способен пробудить свою искру, если по-настоящему пожелает этого.

— А вы походите по улицам, посмотрите с какой тоской обычные люди смотрят сейчас друг на друга, — посоветовал Новицкий. — Они ничего не понимают, но где-то в глубине души чувствуют, что что-то очень важное уходит из мира. И им больно. Понимаете?

— Понимаю, — кивнул Лазарев. — Но кто им мешает измениться? Никто, кроме них самих. Мы сейчас стараемся дать им шанс хотя бы дожить свою жизнь, как они привыкли. А если кто-то изменится — добро пожаловать! Мы с радостью примем его. Ни один из живых не может жить в мире мертвых! Это просто невозможно — либо он умрет сам в конце концов, либо уйдет. И мертвым не место в мире живых.

— Мне трудно судить, — обреченно выдавил полковник, от всего сказанного у него разболелась голова. — Но я все равно не согласен с тем, что наш мир — это мир мертвых. Я знаю многих настоящих, живых!

— А многих ли по сравнению с основной массой? — грустно посмотрел на него гляциолог.

Новицкий потерянно промолчал. А затем вспомнил, о чем еще хотел спросить.

— Скажите, а почему неформалы уходят не все? И музыканты? Кое-кто ведь остается.

— А кто именно остается, вы не задумывались?

— Задумывался, — признался полковник. — И даже допрашивал некоторых оставшихся. У меня возникло ощущение, что эти люди… з-э-э… как вам сказать?..

— А ничего не надо говорить, и так все ясно, — усмехнулся Лазарев. — Но все же озвучу, чтобы не было недомолвок. Оставшиеся — это люди с мелкой душонкой, способные на подлость ради выгоды или вообще ради любви к «искусству». Среди нас такие тоже попадаются, к сожалению. Понимаете, тот, кто не придает значения чужой боли, никогда не сможет уйти. Причем, хочу уточнить — именно уйти. Никто и никого не уводит, мы просто дали тем, кто способен увидеть нечто большее, чем остальные, шанс. Это как бы… — он ненадолго замялся. — Это как бы некий фильтр, не пропускающий сквозь себя равнодушных, эгоистов и прочих.

— Но сколько я знал хороших людей, помогающих друг другу, но далеких от ваших заскоков, — во взгляде Новицкого сквозило недоверие. — Самых обычных людей, часто необразованных, но при этом — добрых. Так что не сходится, извините.

— Попробую объяснить. Дело в том, что люди, живущие только реалиями окружающего их мира и не способные заглянуть за грань, пусть они даже добрые, все равно ограничены. И они просто не смогут уйти, ведь по их мнению окружающее — единственная реальность. Все остальное для них просто не существует. А чтобы заглянуть, нужно всего лишь понять ту истину, о которой я вам говорил, которую пытались донести до людей еще пророки и мессии, не говоря уже о нас. Правда, понять необходимо не умом, а сердцем, душой.

— Хорошо, пусть так, — набычился полковник. — Но ведь они никого не предавали, никому не делали зла. Они просто честно жили.

— А этого уже недостаточно. — Взгляд Лазарева полыхнул золотым светом. — Раньше хватало, сейчас нет. Пришло время того, что кое-кто называет Переходом. Человечество или поднимется на иной уровень, или уйдет в небытие. Сколько многие из уже ушедших пытались объяснить людям, что у них не осталось времени просто жить! Сколько на эту тему написано книг, песен, даже снято фильмов. Мало кто прислушался. Что ж, это их выбор. У них есть на этот выбор право. Так почему же они не хотят отвечать за свой выбор?! Мы за свой отвечаем! Или еще ответим.

— Значит, плохо пытались донести! — отрезал Новицкий.

— А может, вы просто не слушали? — склонил голову набок гляциолог. — Ведь у вас было столько более важных сиюминутных забот! Знаете, мне эта ситуация напоминает вот какую. Представьте, что вы знаете о скором нападении врага, пытаетесь предупредить, криком кричите, но вас никто не слушает, люди заняты своим хозяйством, огородиками и никто не хочет верить, что все это может измениться. И вот враг приходит. После этого те же, кто не желал вас услышать, обвиняют вас в том, что вы не объяснили им, не заставили их принять меры для обороны. Вам это ничего не напоминает?

— Напоминает… — сквозь зубы признал полковник. — Может, и так, — он яростно потер седые виски. — Но что же делать?!. Мне, например?! Я присягу давал защищать, а защитить не могу…

— Только вы сами сможете решить, что должны делать, — негромко ответил Лазарев. — Мы же делаем все, что можем, даже куда больше, чем можем. Скажи мне кто-нибудь месяц назад, как повернется моя судьба, я бы только пальцем у виска покрутил. А вот пришлось брать на себя страшную ответственность, тащить на себе неподъемное дело. И буду тащить, пока жив. То же и вам предстоит.

— Предстоит… — резко насторожился Новицкий. — Что вы имеете в виду?..

Гляциолог не ответил, улыбнулся, почему-то пристально посмотрел полковнику прямо в глаза, немного помолчал и произнес:

— Мы еще встретимся, воин! Но не здесь.

С этими словами он встал, превратился в двухмерную тень и исчез, оставив Новицкого допивать коньяк в одиночестве.